Авто Альфи Кон, американский писатель и лектор в области образования, воспитания детей. 

Однажды я обедал с Деборой Майер, выдающимся педагогом. Как это часто бывает, наш разговор свернул к образовательной реформе. Для нынешнего поколения эта фраза означает признание значимости единых предписаний для обучения сверху вниз; при этом сами предписания поддерживаются высокими ставками на стандартизированные тесты. И Дебби, и я были поражены обилием разговоров — «строгость», «поднятие планки», «более жёсткие стандарты» — оправдывающих такую политику.

Ко времени подачи кофе мы придумали мысленный эксперимент. Предположим, что в следующем году каждый ученик будет соответствовать стандартам и сдаст все тесты. Как отреагируют политики, бизнесмены и средства массовой информации? Будут ли они трясти головой, выражая своё восхищение, и повторять: «Черт возьми, эти учителя и в самом деле хороши!»?

Такая реакция, конечно же, была бы невозможной, даже в качестве шутки. После нашего обеда я предлагал этот сценарий на десятках образовательных конференций, и каждый раз аудитория говорила, что такой невероятный успех немедленно будет использован в качестве подтверждений, что тесты слишком легкие. (В реальной жизни, когда баллы резко улучшились, реакция действительно была примерно такой. Например, результаты экзамена по математике в Нью-Йорке в 2009 году привели к следующему заявлению со стороны главы Попечительского Совета: «Сегодняшние результаты говорят мне не о том, что нам нужно радоваться, а о том, что штат Нью-Йорк должен повысить свои стандарты.»)

Что это значит? Мы с Дебби пришли к неизбежному выводу:

фраза «высокие стандарты» в контексте образования означает стандарты, которым не смогут соответствовать все ученики. Потому что если бы им все соответствовали, их подняли бы опять — настолько высоко, насколько было бы необходимо, чтобы убедиться, что некоторые ученики проваливают тесты.

Несмотря на все вдохновляющие разговоры, движение в сторону стандартов и подотчетности направлено не на всеобщие улучшения и не на избавление от отстающих. Напротив, это промышленный сортировочный инструмент, направленный на сортировку зерен от плевел. Тот факт, что ученики с другим цветом кожи, ученики из семей с низким уровнем дохода и ученики, чей родной язык не английский, чаще всего оказываются среди плевел, делает всё предприятие ещё коварнее.

Наш мысленный эксперимент выявляет правду, которая отлично объясняет, что делается в школах во имя «поднятия планки» (кажется, этот термин изначально пришёл из мира цирковых лошадей). Нас научили реагировать с подозрением на любой успех определённой группы.

Это происходит даже когда у нас нет никаких причин думать о том, что углы были срезаны, или что планка была подозрительно низкой. В Америке превосходство оценивается как относительно дефицитный товар.

Таким образом, когда множество людей ухитряется сделать что-либо хорошо, вместо того, чтобы поддержать их, мы обесцениваем их результат и, возможно, мрачно бубним что-то по поводу «падающих стандартов» и «довольства средними показателями».

То есть даже если все делают всё от них зависящее, или со временем улучшают свои показатели, половина всегда будет ниже среднего, и это будет выглядеть как поражение.

Нельзя защищать переформулирование превосходства в соревновательные термины, оправдывая это тем, что настраивание людей друг против друга ведет к улучшению их показателей. На самом деле, существуют удивительно постоянные результаты исследований в социальных науках, указывающие на то, что соревновательность удерживает нас от наших лучших результатов — особенно в сравнении с сотрудничеством, при котором люди работают друг с другом, а не друг против друга. К тому же, превосходство определяется — по идеологическим причинам — как что-то, чего может достичь не каждый.

Рассмотрим широко распространённые жалобы о предположительной эпидемии «оценочной инфляции» в высшем образовании — часто сопровождаемые невежественными упреками о чувстве справедливости у некоторых молодых людей. У этой истории есть две проблемы. Во-первых, не очевидно, что оценки действительно растут. Большинство статистических исследований показывают, что уровень высших баллов сейчас в отличии от показателей в прошлом ( не совсем понятно, какие именно показатели надо сравнивать) оценивается на основании самоотчётов, которые, как известно, ненадёжны. При использовании официальных записей тенденции менее ясны. Во-вторых, даже если большинство студентов сегодня действительно получают высшие баллы, это не означает, что баллы им завышают. Нужно ещё доказать, что полученные баллы являются незаслуженными. Никто пока не продемонстрировал, что студенты получают высший балл за те же работы, за которые они раньше получали «хорошо» или «удовлетворительно».

Дело вот в чём: большинство критиков даже не утверждают, что с течением времени оценки стали завышать или что их cтавят просто так. Они просто указывают, как много учеников (в определенном классе или школе) получают пятерки, как будто большое их количество нежелательно само по себе. «Вся суть оценки в её эксклюзивности», — сказал Харви Мэнсфилд, гарварский профессор политологии, добавив, что «ученики должны соревноваться друг с другом». Неважно, будут ли они больше учить или усерднее работать. Как считает Ричард Кэмбер, философ из коллежда в Нью-Джерси, «Если оценки имеют какой-либо связный смысл, они, должно быть, указывают на относительную степень успешности».

С точки зрения этого странного «связного смысла» цель не в том, чтобы что-то делать хорошо, а в том, чтобы другие люди, которые тоже стараются что-то делать хорошо, потерпели поражение.

Оценки следует использовать для объявлений, кто кого победил, а не для подтверждения индивидуальных успехов.

А если рассматриваемые нами обучающиеся уже были отобраны при поступлении, так, что в элитном учебном заведении находятся только лучшие из лучших — что ж, нужно снова провести отбор, уже в стенах этого заведения. Неважно, как они все стараются, только некоторые из них получат высший балл.

Определённо, основная миссия школы не помочь каждому обучиться, а подстроить игру таким образом, чтобы в ней всегда были проигравшие.

Такие консервативные критики, как Мэнсфилд и Кэмбер, по крайней мере, явно выражают своё понимание концепции образования, а, возможно, и жизни в целом, как гонки, в которой не может победить большинство. Многие другие люди придерживаются этого взгляда не так явно — призывая нас бороться за статус, который не может быть получен каждым. Как сказала Дебби Майер, это всё равно, как если бы учительница младших классов сказала своим ученикам, что пора строиться на обед, «и я хочу, чтобы каждый из вас был в первой половине строя!»

Для взрослых это имеет не больше смысла, чем для детей. Мы, конечно, можем составить рейтинг стран или народов (учитывая качество воздуха, состояние их здравоохранения или школ), но ранжировать страны было бы глупо. Относительная результативность не сообщает нам ничего интересного, потому что она может быть постыдно мала — или впечатляюще велика — в зависимости от того, что мы измеряем. Более того, разница может даже быть статистически не значимой. Сравнительный успех всего лишь даёт победителю право похвастаться («Мы номер один!»). И, опять же, создаёт обманчивое впечатление постоянного, неизбежного поражения.

Но как же мы любим ранжировать! Хуже того: мы создаём искусственно дефицитные вещи, такие, как награды — отличия, сотканные из воздуха, специально для того, чтобы кто-то не смог их получить. Каждое соревнование включает в себя изобретение желаемого статуса, который не существовал никогда ранее и в существовании которого не было никакой нужды. Это создаёт состязательный менталитет, снижающий вероятность продуктивного сотрудничества, поощряющий игру в рамках системы и приводящий к тому, что все усилия направлены не на значимое улучшение, а на попытки превзойти (или, возможно, подставить) всех остальных.

Более того, это поддерживает ложное представление о том, что превосходство или успех это игра с нулевой суммой. Социолог Питер Слейтер однажды заметил, что производство дефицита принципиально для американской культуры. Он добавил: многим людям «трудно наслаждаться тем, что у них есть, до тех пор, пока они не убедились, что есть люди, лишенные этого удовольствия».

Возможно, пришло время поставить под сомнение концепцию превосходства, заменив её более здравой идеей, которая, к тому же, более демократична: может быть, каждый туда и не доберётся, но по крайней мере, в теории мог бы.